Часто можно слышать «это не законно», «перед законом все равны». Можно слышать и иное мнение «закон, что дышло, куда повернёшь, туда и вышло».

Если вдуматься, то закон — в современном понимании — это общественный договор. Мы все как-то договорились, что так можно, а эдак нельзя. Нам всем сообща удобнее, чтобы было так, а не эдак. Мы назначили людей, ответственных за то, чтобы следить за тем, чтобы все придерживались наших договорённостей. Но жизнь меняется, появляются новые технологии, новые знания, новый опыт, наши собственные предпочтения и цели меняются, мы замечаем, что имеющиеся законы не вполне уже соответствуют нашим интересам — и постоянно нужно передоговариваться заново, обновлять закон.

Закон, иными словами, — это наша придумка. Мы придумали, мы и перепридумать можем.

Относиться к закону, придуманному людьми, как к вселенским принципам, как к залогу божественной гармонии — это чуть ли не святотатство. И когда люди склонны превозносить закон на неподобающую ему ступень священности, то обязательно найдутся и те, кто будет обходиться с законом пренебрежительно. Это реакция. Чем драматичнее мы в благоговении закатываем глаза по поводу собственных придумок, тем скорее найдутся панки, которые честно нам покажут, что это фарс.

Путаница, по-крайней мере в русском языке, возникает из-за ощущаемого нами смысла слова «закон». За-кон происходит от корня «кон», который значит начало: исконный — изначальный, закон — зачатие. Закон — в исконном смысле — это нечто, что лежит до начала всего, это то, с чего всё начинается. Это законы природы, законы сердца, законы вселенной, законы духа, законы богов — это то, как устроен мир высшими силами, это те параметры игрового поля, в котором нам предлагается играть. Параметры установлены не нами, не нам их и менять.

В эпоху атеистического рационализма человек вознёсся на такую высоту разума, что не осталось вселенских законов, которые приходилось бы соблюдать. В космос — можно, расщепить атом — можно, клонировать овечку — можно, искусственный разум — можно. То, что раньше казалось незыблемыми лимитами игрового поля, оказалось преодолимым. И наше ощущение высших законов поплыло. Стало не очень ясно, в чём же заключаются эти высшие законы. Возникло впечатление, что никаких внешних правил и ограничений нет.

И, возможно, это так и есть, и разуму это понятно. Но наша эмоциональная, психологическая сущность не сильно изменилась с первобытных времён. Наша природная, иррациональная, животная часть хочет ясных правил. Она страдает, когда нет совсем никаких вселенских правил. И тогда наша эмоциональная потребность иметь лимиты выражается в чрезмерном пиетете к законам человеческим — и, как к реакции, к цинизму по отношению к последним.

Форма есть пустота, пустота есть форма, форма и пустота неразделимы. Структурные ограничения, незыблемые представления нам нужны в той же мере, как свобода духа и открытость сердца. Одно не может существовать без другого. Они всегда идут в комплекте.

Если кто-то предлагает вам отринуть любые ограничения, оторваться от земли и окунуться в безлимитную свободу — будьте уверены, это приведёт к формированию новой тверди, новых правил и принципов.

Если кто-то предлагает вам новые ограничения и законы — будьте уверены, это приведёт к новым направлениям полёта свободного духа. Ограничения и правила — это ствол для пули духа.