Метка: культура

  • Пробуждение без самосознания

    Пробуждение без самосознания

    Сегодня много говорят о пробуждении русского самосознания. Но, возможно, это пока не самосознание, а лишь его предчувствие, лишь сам момент пробуждения самоощущения. Русский этнос, пространство русского человека, ощутило себя чем-то единым. Если раньше не было ясного смысла в том, что такое «русский» и зачем им быть, то и сейчас этого понимания до конца нет. Но появилось ощущение причастности к чему-то большому.

    И это пробуждающееся пространство тянется вглубь, пытаясь нащупать свои корни, чтобы обрести идентичность. Словно слепые котята в темноте, оно ищет потерянные ориентиры, воссоединившись с которыми можно снова почувствовать, понять и принять себя.

    Две колыбели: Византия и Скандинавия

    Этот поиск инстинктивно ведёт в двух направлениях, к двум великим традициям, на стыке которых и родилась Русь.

    1. Византийское наследие. С одной стороны, душа тянется к православию, к его глубоким культурным кодам.
    2. Скандинавское наследие. С другой — к варяжскому, рюриковскому началу, к его северной мощи.

    Эти два потока, совершенно разные по своей природе, сошлись и заложили важнейшие вехи в русском этногенезе. Конечно, были и более древние пласты — славяне, финно-угры, балты, — но сама «русскость» как явление кристаллизовалась именно в этом союзе.

    В поисках даже не философской, а энергетической укоренённости русский человек неосознанно тянется к этим двум материнским истокам. И это работает. Подобно тому как засохшее деревце, нащупав корнями подземную реку, начинает жадно впитывать живительные соки, так и человек, подключаясь к этим кодам, чувствует мощный прилив сил.

    Кризис операционной системы

    И здесь вскрывается главная проблема сегодняшнего дня. Энергия начинает приходить, но как её использовать — непонятно. Процессор подключили к питанию, но на него не установлено программного обеспечения.

    Или, вернее, загружены лишь самые базовые, первобытные программы: выживание, продолжение рода, отстаивание своей территории. Подключённые к новому, мощному источнику энергии, они начинают работать с бешеной силой. Но более сложных программ — тех, что были стёрты за ненадобностью в советский, постсоветский и даже петровский периоды, — попросту нет.

    Возникает опасное несоответствие. Старые модели поведения — карьера, конкуренция, бизнес в том виде, в каком они существовали, — были заточены под низкий энергетический ресурс. Когда к ним подключается большая энергия, они слетают с катушек, начинают работать нештатно, сходят с ума.

    Вспомним условные девяностые и нулевые. Жёсткие, агрессивные и эффективные в условиях общего безволия и апатии, «крепкие хозяйственники» и «успешные бизнесмены» были королями в мире сонной, аморфной энергии. Но теперь, когда энергия хлынула в общество целиком, пробуждая всех вокруг, эти закалённые в боях одиночки оказываются чужаками. Они отказываются подключаться к пробудившимся потокам, чтобы не перегореть, и сохраняют себя, но цена этому — отчуждение. От них больше не пахнет «русским духом».

    Зверь сбросил попоны

    Что же делать? Казалось бы, можно предложить готовые решения, «прошивки», проверенные временем. Например, даосскую мудрость, буддийскую созерцательность или ведические знания. Но это больше не работает.

    Лет пять назад, пока этот огромный, самобытный зверь русского самоощущения спал, на него можно было накинуть любую попону: даосскую, буддийскую, индийскую. Под ней он уютно похрапывал, и это даже шло ему на пользу. Возможно, именно эти культурные эксперименты, эти разнообразные «примочки» от искренних деятелей и помогли зверю подлечиться, набраться сил и в конце концов проснуться.

    Но теперь он проснулся. Он встал на ноги и начал стряхивать с себя все эти покровы, потому что они сшиты не для него. То, что годилось для исцеления спящего, не годится для навигации пробуждённого. Ему нужна не колыбельная, а карта и компас.

    И этого «чего-то другого», готовой системы навигации, похоже, нет ни у кого. Все деятели культуры бегают вокруг, предлагая зверю свои прошивки на блюдечке, а он лишь фыркает.

    • Православные? «Что-то не то, — говорит он, — половину съем, половину выброшу».
    • Неоязычники? «Вкус знакомый, но всё равно не то».
    • Азиатские мудрецы? Не ест.

    Он похож на царевну Несмеяну: чем его ни корми, что ему ни предлагай — всё невкусно и не смешно. Он ищет своё.

    Урок «Аватара»: научиться чувствовать

    Что делать конкретному человеку, облечённому ответственностью — за семью, за компанию, за проект? Списать всё на дикого зверя и спрятаться в домике — не вариант.

    Напрашивается аналогия из фильма «Аватар». Люди с Земли, привыкшие к слабой, покорённой и закатанной в асфальт природе, прилетают на Пандору. Там они сталкиваются с дикой, мощной и живой экосистемой, которая сбрасывает любого, кто пытается её подчинить. Их старые методы не работают.

    Местные жители, Na’vi, выросли бок о бок с этой силой. У них есть культура, традиции и технологии взаимодействия с ней, основанные не на доминировании, а на союзе и чувствовании.

    Мы, современные люди, прожили полжизни рядом со спящим зверем русского самоощущения. Мы привыкли считать эту силу несущественной величиной. Но теперь, когда зверь проснулся, нам предстоит стать немного Na’vi. Нам нужно заново учиться чувствовать эту пробуждающуюся энергию, понимать её язык, жить с ней в контакте. Если мы продолжим её игнорировать, жить в иллюзии, что «никаких энергий нет, есть только менеджмент и маркетинг», то рано или поздно этот мощный, красивый зверь просто сбросит нас с себя.

    Личный компас в мире пробудившихся богов

    Но как научиться чувствовать пульсацию жизни в этом большом невидимом звере, если мы выросли в убеждении, что этого не существует?

    Мне в этом помогает моя даосская подготовка. Она дала мне два ключевых инструмента:

    1. Прямое чувствование энергии. Важнейшая часть цигун и даосского тренинга — это развитие способности воспринимать энергию не умом, а напрямую, всем своим существом. Энергия истории, культуры, общества, пространства перестаёт быть метафизикой и становится осязаемой реальностью.
    2. Гибкая система осмысления. Китайская философия, в частности «Книга Перемен» (И цзин), предоставляет удивительно органичный и невысосанный из пальца мыслительный аппарат. Он построен на базовых природных аналогиях — гора, ветер, вода, земля, — которые универсальны и не зависят от эпохи или культуры. Это удобная система навигации.

    Благодаря этим двум опорам — способности чувствовать и системе осмысления — мне удаётся не сходить с ума. Это помогает не ударяться в фанатизм по тому или иному поводу, но и не уходить в глубокий игнор происходящего. Это позволяет удерживаться на плаву: не прятаться за замшелыми схемами прошлого, но и не слетать с катушек, бросаясь в объятия первой попавшейся идеологии.

    Это мой способ ориентироваться в новой реальности — для своей жизни, для своих проектов. Я не решил всех проблем, я в процессе. Но я чувствую, что уловил направление.

  • Мракобес или просветлённый

    Мракобес или просветлённый

    На воре шапка горит.
    Можно бросить в воздух: «А кто это у нас тут врунишка?» — и тот, кто знает за собой грех обмана, сразу начнёт оправдываться. Тем самым и выдаёт себя.

    То же происходит и в духовных кругах, когда с высоких шпилей научного сциентизма звучит изобличающий глас: «А кто это у нас тут мракобес и обскурантист?»

    И стоит только этому прозвучать, как некоторые «эзотерики» начинают суетливо доказывать: «Но наши практики научно обоснованы! Вот МРТ, вот публикации, вот квантовая физика, вот ДНК в гексаграммах!» Как будто без этого они ничего не стоят.

    Но для меня это тревожный звоночек. Когда знатоки буддийской или даосской космологии начинают искать в своих традициях доказательства научности — это не расширение горизонта. Это внутренняя неуверенность. Попытка заслужить разрешение на существование от чужой системы координат.

    Но древние знания не обязаны быть научными. Так же, как поэзия, как музыка, как чувство всепронизывающей любви, как молитва, как медитация. Наука может измерить пульс и состав крови во время практики. Может нарисовать графики. Но она не может передать самого переживания. Не может дать опыт.

    Только живая практика в контексте традиционной культуры может это дать. Поэтому я считаю вредной затеей вырывание методов из культурной почвы.

    Можно взять буддийскую медитацию, вынуть из неё весь буддизм, упаковать в веллнесс-обёртку — и получить тысячи нарциссических фриков, сладострастно гордящихся своей духовной уникальностью.

    Но в буддийской традиции подобное состояние известно: это ошибка. Это сбой на пути. Только в контексте культуры можно различить — куда ты пришёл и почему. Голая техника без опоры на традицию становится или пустой, или опасной.

    Это как пересадка печени. Нельзя просто взять орган и воткнуть в первое попавшееся тело. Нужна диагностика, совместимость, поддержка. Почему же мы думаем, что культурные органы можно вырывать и вставлять произвольно?

    Когда мы перестаём оправдываться — мы восстанавливаем силу. Сила традиции — не в доказательствах, не в графиках и не в ссылках на науку. Сила — в ясности пережитого, в глубине, в живом укоренении. Без нужды доказывать. Без страха, что нас не примут.

    И если кто-то чувствует в себе смущение от обвинений в ненаучности — пусть это станет не поводом для оправданий, а приглашением идти глубже. Глубже в связь с живыми традициями. Глубже в то, что не нуждается в разрешении извне.

  • Мистика и лидерство

    Мистика и лидерство

    Наши учителя часто предостерегают нас от вступления в полемику. Обсуждения типа «чья школа круче» — это всё от лукавого, от мутных, уязвлённых эмоций. Полемика с рациональным дискурсом — мол, вы не правы, а мы молодцы — тоже подозрительная затея.

    Что мы можем — это без попытки оправдаться, доказать и заслужить уважение — просто рассказывать о том, к чему сами испытываем уважение.

    Если мы сами стесняемся своего пути, уважительно говорить о нём становится трудно. Мы будем скатываться либо в заискивание, либо в демонстративную напыщенность. Нам будет казаться, что о нас плохо думают, что над нами насмехаются. Всё это может быть и правдой, и мнительностью. Но даже если это правда, ударит это нас только тогда, когда мы сами стыдимся или подозреваем себя в обмане.

    Это след культурного колониализма: европейский рационализм — всегда лучше, чем азиатский мистицизм. И это даже не вопрос психологии или маркетинга. Это вопрос культур и парадигм.

    К нам могут приходить очень сильные клиенты по разным причинам. У кого-то — ломка ценностей. Деньги уже не приносят счастья. Нужно что-то про мудрость, про большие миссии, а человек это разучился, забыл или никогда не умел.

    Бывает, что человек всегда прибегал в своём бизнесе к той или иной магии, астрологии. Просто это не афишируется, но применяется. И к нам он приходит как к очередному источнику тайны.

    Чем выше уровень человека, тем больше в его жизни места для духовности, медитации, волшебства. Чем выше человек заходит, тем яснее становится: простыми цифрами ты ничего не поймёшь и не сделаешь. Там действуют какие-то силы, архетипы, духи континентов, эгрегоры наций. Рационализм остаётся уделом технических менеджеров. Лидеру же приходится идти в культуру, смыслы, дух, состояние, энергии… Там это уже не развлечение, а необходимость и ежедневно ощущаемая реальность.

    Для простого человека все эти энергии — фантазии. Но на самом деле технократизм, материализм и рационализм — это преднамеренный стопор развития, вшитый в систему, чтобы талантливые люди не поднимались слишком высоко.

    Люди повторяют модели трёхтысячелетней давности. При династии Шан правитель был верховным шаманом: его работа была держать состояние, быть в связи с духами предков. Остальное делали министры и работники. Без стабильной ясности духа в ядре общество теряет смысл, ось и вектор. И сейчас во многих компаниях, осознанно или неосознанно, лидеры повторяют ту же модель. Без духовного измерения уже никак.

    ИИ бросает ещё больший вызов. Техническая работа, логика, сбор и анализ данных, создание текстов, изображений, видео — всё это всё больше переходит к машинам. Человеку приходится быть источником нерационального вдохновения, визионерства, медитативных прорывов и мистических прозрений. Иначе роботы тебя опередят.

    Многие из нас — родом из девяностых. Тогда духовность, буддизм, фэншуй, китайщина для многих стали побегом от унылого существования. Этот побег можно видеть как ретрит — уход от мира в поисках духовного света. И рано или поздно нас ждёт возвращение в мир — преображёнными.

  • Пёстрая Евразия

    Пёстрая Евразия

    Пересматриваю Золотого телёнка — и вдруг осенило. Великий комбинатор вёл за собой не просто шайку жуликов, а живую энциклопедию Новороссии 20-х годов. Вот, смотрите:

    – Остап Бендер — «сын турецкоподданного», человек без паспорта, с происхождением, покрытым туманом и шиком.
    – Михаил Самуэльевич Паниковский — еврей, «ослепший» по необходимости, гениальный в своём мелком мошенничестве.
    – Шура Балаганов — русский простак, которого тянет к братству и мечтам.
    – Адам Казимирович Козлевич — поляк с тоскливым сердцем, водитель с золотыми руками и верностью.

    Кажется, Ильф и Петров собрали в одном «автомобиле мечты» весь интернациональный сплав Одессы, Бессарабии и Новороссии. Живое напоминание, как из лоскутов культур собиралась ткань страны — и какая прелестная авантюра могла из этого получиться.

    Кажется, именно эта интернациональность всегда была для меня самой светлой чертой в этом романе. Но понял я это только теперь. Всё самое интересное и красивое возникает на стыке культур. Без доминирования, без стремления подогнать всех под один шаблон. Когда есть диалог, есть обмен, есть узнавание — не за счёт растворения, а при сохранении своей особенности. Это и есть красота.

    Может, мне так отзывается потому, что сам я — из этой самой мозаики. Среди моих предков — австрийские и русские дворяне, Рюриковичи, английские и германские правители, харьковские левиты, и народная плоть южного Подмосковья и Волги, на стыке леса и степи. Меря, балты, скифы, сарматы, гунны, аланы, авары, норманны, булгары, половцы, вятичи… Всё это во мне разговаривает. Всё это — неотъемлемо.

    С древних времён известно: разъединение ведёт к вымиранию. Объединение — к процветанию. Моя мечта — пёстрый мир, где много разных культур, традиций, сообществ. Где народы и пути развиваются органически, по Дао, по природе, а не по указке дирижёра. Где любой конфликт решается добрым разговором.

    И мне радостно, что примирив эту пёструю Евразию в самом себе, я теперь могу помогать другим: находить мир в их семьях, бизнесах и собственных сердцах. Мир, в котором всё разное — и всё своё.

  • Целостное мировосприятие

    Целостное мировосприятие

    Научная парадигма предлагает раздробленное мировоззрение. Спорт и калории — отдельно. Психология — отдельно. Градостроительство — отдельно. Медицина, инженерия, айти — всё вроде бы как-то влияет друг на друга, но на практике каждая дисциплина предлагает нам быть «людьми одного угла» — то есть смотреть на мир с ограниченного ракурса.

    На практическом уровне очевидно, что такая аналитическая парадигма приносит ощутимые плоды. Но чем больше у нас лекарств, городов, самолётов и компьютеров, тем актуальнее становятся кросс-дисциплинарные исследования. Как соцсети влияют на этику общения? Или на когнитивные способности? Как городская скученность влияет на здоровье и уровень тревожности? Как медитация влияет на рабочую продуктивность?

    Такие исследования могут приносить ещё более качественные практические достижения. Но дело не только в них.

    Каждый человек несёт в себе тоску по единству, боль разлуки с целостным. Это проявляется в акте рождения, когда мы лишаемся тёплой материнской Вселенной и нас выбрасывает в холодный и не всегда любящий большой мир. Это проявляется в тревожности одинокого городского жителя, у которого зачастую нет ни здоровых семейных связей, ни включённости в коммуну. И каждый решает эту тоску по целостному по-своему.

    Кто-то находит решение в религиозности, которая даёт чувство единства с Высшим. Кто-то создаёт или находит сообщество единомышленников. Традиционная модель прихода, религиозной общины даёт и то, и другое. Кто-то примыкает к политическому или волонтёрскому движению, к социальному тренду. Кто-то ищет соединение с Абсолютом через искусство, через состояние потока — когда ты растворяешься в созидании, забыв о различениях. Кто-то находит это чувство в любви и близости. Кто-то — в семье.

    Но все эти виды исцеления, воссоединения с целостным — это культура, а не наука. А наука с высоты своего пьедестала, с вершины храма сциентизма, продолжает внушать ущербность этих занятий, сводя всё к механике разрозненных частиц.

    Разве что, занявшись фундаментальными вопросами — об устройстве космоса, о коде мироздания, о теории суперструн, — можно приблизиться к этой мистерии единения с всеобщим. Но это сложно и почти никому не доступно.

    И всё же жажда целостного мироощущения заставляет людей отталкивать науку и современность, тянуться в архаику, в древность. Искать лекарство души в традициях, в изначальности, в ортодоксии. Воскрешать древних богов, возвращаться к природному шаманизму. Потому что интуитивно или осознанно люди ощущают в древнем слое восприятия целостный, интегральный взгляд, в котором весь мир — это единый организм, дышащий общими чувствами и смыслами. Где боги ходят среди людей, а сны и видения неотделимы от твёрдых фактов.

    И, может быть, именно это ощущение — не логика, не рациональность, не доказуемость, а трепетная память сердца о цельном мире — и есть то, что возвращает нам реальность.
    Настоящую. Живую. Неделимую.

  • Катастрофа бронзового века

    Катастрофа бронзового века

    Китайская цивилизация — древнейшая из ныне живых цивилизаций. Она сохраняет свою преемственность с доисторических времён.

    Всё средиземноморье претерпело тотальный перезапуск в 12-м веке до н.э.

    В 1200–1150 годах до н.э. на плодородных землях нынешней Турции, Сирии, Израиля произошла не изученная до конца системная катастрофа. Она также затронула Египет, Грецию, юг Италии. Произошли землетрясения и извержения вулканов. Изменился климат, настала многолетняя засуха. Экономика высокоразвитых и зависящих от логистики государств той эпохи начала разваливаться. Элиты не справлялись. Вспыхивали бунты. Волны беженцев перемещались по всему средиземноморью, ища возможность найти более благоприятные условия. Возникали войны. Практически все мегаполисы той эпохи в этих местах были основательно разрушены и никогда больше не ожили. Все народы, кроме египтян, финикийцев и ассирийцев потеряли письменность на несколько веков. Все новые письменности Европы и ближнего востока позднее возникли на основе финикийского алфавита.

    Разрушения коснулись экономики, городской культуры, администрирования и системы власти, культуры и письменности. Европейская цивилизация, которая наследует античной гомеровской эпохе, еврейской традиции — это всё результат перезапуска культуры после катастрофы 1200–1150 гг до н.э.

    Повлияла ли на Китай эта катастрофа бронзового века?

    Экономически Китай не был включён в плотную систему отношений ближнего востока. Географически он также отделён от эпицентра катастрофы горами Тибета. Тем не менее и в Китае произошла смена климата. В эти годы возникали засухи, падала урожайность, менялись паттерны смены погоды. Эти изменения не носят катастрофический характер, но ухудшают экономическую стабильность династии Шан. С севера усиливается давление степных кочевников. Репутация шанских царей падает, возникает мнение, что все невзгоды пришли из-за морального упадка царя — небо забрало у царя мандат на правление поднебесной за его аморальность.

    Вассальный дом Чжоу поднимает успешное восстание и начинает новую династию в 1046 г. до н.э.

    Несмотря на смену власти и системы ценностей во власти, в Китае сохраняется преемственность культуры. Не происходит ни обнуления, ни перелома. Китайская цивилизации продолжает развиваться поступательно, лишь получив новый толчок прогрессивных идеи новой династии.

    Возможно именно эта большая архаичность китайской культуры, не столкнувшейся с системным коллапсом, и делает её такой особой.

  • Свобода это рабство

    Свобода это рабство

    Либерально-индивидуалистический дискурс навязывает опасную иллюзию: будто человек полностью управляет своей жизнью и решениями. Эта идея преподносится как самоочевидная истина, аксиома, не требующая доказательств. Иными словами — как религиозная догма.

    Чем опасна эта иллюзия? Тем, что в то время как человеком управляют внешние силы, культурные конструкции или ментальные вирусы, он продолжает упорно верить: «всё решаю я сам». Эта вера делает механизмы управления невидимыми — именно потому, что они оказываются исключены из поля осознания.

    Если же человек не считает себя суверенной, оторванной от всего личностью, а признаёт, что он — продукт воспитания, среды, родовых сценариев, коллективных травм, носитель старой кармы, языка, идеологий, частью которых стал неосознанно, то появляется возможность взглянуть на эти силы. Увидеть, что они сильнее «индивидуальности». И если уж свобода и возможна, то только через признание собственной запрограммированности. Только через взаимодействие с теми силами, что формируют поле сознания. С одними можно выстроить союз и позволить им направлять себя. Другим — сказать: «Нет. Я больше не принадлежу тебе».

    Но этого не может сделать тот, кто живёт в трансе личной автономии. Потому что не осознаёт самих нитей, за которые дёргают.

    Атомизация общества усиливает этот транс. Когда человек вырван из концентрических кругов семьи, рода, традиции, общины — создаётся видимость полной свободы. Множество якобы «независимых» личностей, никаких якобы ограничений. Государство, глобальный порядок — если и существуют, то в виде чего-то абстрактного, не имеющего лица. Люди, не натренированные воспринимать коллективные процессы, не способны различить субъектов за абстрактными системами. Поэтому сознательное управление мышлением и поведением людей остаётся за кадром.

    Либеральный рационалист воспринимает лишь малую часть того, что происходит внутри. Он думает, что именно там он и принимает свои решения. Всё остальное — слепая зона. В ней — гипноз культуры, слепые пятна родовых программ, непрожитые травмы. А ещё — демоны. Паразитические сущности, ментальные и энергетические, питающиеся повторяющимися эмоциями, которые они же и вызывают.

    Пока ты уверен, что свободен — ты порабощён.
    Свобода начинается с прозрения: кто в тебе говорит, кто чувствует, кто выбирает.
    И с решимости укреплять своё ядро — выправлять и собирать себя заново, чтобы стать пригодным сосудом для воли, идущей из глубины.

  • Страх денег

    Страх денег

    Я лет десять не видел такой лютой аллергии на деньги. Зашёл на канал одного независимого болгарского журналиста, который в каждом видео честно напоминает: без донатов и платных подписок его работа просто не сможет существовать.

    Для нас с вами это, как мне кажется, привычная история. Я сам по мере возможности поддерживаю интересных авторов на Boosty или через Telegram, даже если не получаю за это бонусов. Это нормально, ведь качественный контент требует времени, усилий и ресурсов.

    Но у этого болгарского журналиста под очередным видео я увидел шквал ненависти. «Мы тебя поддерживаем морально, духовно, а ты, жадная тварь, только и знаешь, что выклянчиваешь последние гроши!» — гласили комментарии. И это не отдельные реплики, а целая волна токсичного возмущения.

    Такой реакции у нас я не встречал уже давно. Мне казалось, что времена, когда люди тратили драгоценное время на подобную злобу в интернете, остались в прошлом. Но, видимо, нет. Не везде.

    Такое мышление — наследие позднесоветской бедности, перемешанной с уродливым капитализмом девяностых. Тогда одни еле выживали, а другие, мчась на мерсах, намеренно обливали грязными лужами очереди у гастрономов, стремясь подчеркнуть своё превосходство. Это время воспитало ненависть к деньгам, подозрение к любому, кто ими владел, и стойкое убеждение, что деньги — это зло.

    В такой культуре бедность ассоциируется с чистотой, а богатство — с падением в грязь. Бедный гордо отказывается от денег, чтобы сохранить свою душу. А богатый легко позволяет себе хамство ведь и по общественному, и по его собственному мнению, он уже пал в низость в обмен на деньги. В обществе, где существует файл «деньги — это зло», всегда будет место для таких вспышек яда, как в комментариях к болгарскому журналисту.

    Деньги как вода, впитывают ту энергию, которой их наделяют. Если общество пронизывает ненависть и страх, деньги неизбежно пропитываются этими качествами. Новый человек, вступая в денежные отношения с таким обществом, может действительно ощутить, как через такие деньги передаётся эта мрачная энергия. Нужно обладать сильной внутренней опорой, чтобы противостоять ей, чтобы не позволить этому мраку захлестнуть себя.

    Но есть и другой путь. Деньги можно наполнить светом, теплом, уважением. Отказываться от них или возвращаться к обмену коров на гвозди не нужно. Достаточно, чтобы множество людей одновременно изменили своё отношение к деньгам. Чтобы вместо злости, зависти и страха они начали воспринимать деньги как инструмент созидания, поддержки и роста.

    И тогда, возможно, когда-нибудь в комментариях не останется места для ненависти. А вместо этого мы увидим благодарность, уважение и понимание. Ведь это не деньги определяют, какими нам быть. Это мы выбираем, какими энергиями их наполнять.

  • Пенсия человечества

    Пенсия человечества

    Сон о будущем: деревня философов, инопланетная угроза и переход в другую реальность

    Мне приснился сон о будущем. В этом будущем искусственный интеллект взял на себя управление всеми процессами на Земле. Многие годы это было мечтой многих талантливых инженеров, футурологов, культурологов. Человечество много десятилетий шло к этому достижению.

    Но когда это получилось, то выяснилось, что в этом заложен серьёзный вызов для людей. И нет, это не про бунт машин. В мире, где весь тяжёлый труд и вся сложная интеллектуальная деятельность передана машинам, люди оказались в растерянности. Как жить дальше, когда больше нет необходимости работать? Человечество столкнулось с кризисом перехода «на пенсию». Стало ясно, что человечеству предстоит выстроить другие ценности, погрузиться в творчество, философию, в духовные практики. Не все были готовы легко пройти через эту культурную трансформацию.

    В этом будущем я увидел героя, создавшего идеальное общество — деревню философов. На удаленном острове группа единомышленников смогла выработать новые смыслы. Они научились жить без работы, но с осмысленностью и совершенно новыми принципами этики, морали. Построить такое общество было не просто. Но главный герой — Александр Модестович — смог стать лидером культурных перемен и создал утопическое общество на этом острове. Это было лабораторией, в которой бережно вынашивались принципы нового устройства общества. Планировалось, что когда это общество докажет свою устойчивость — не экономическую, потому что, благодаря машинам, это больше не проблема, а психологическую, — когда будет доказано, что в новой философии и морали люди разных происхождений и возрастов могут жить счастливой, наполненной жизнью «на пенсии человечества», то эту модель распространят на весь мир. Пока человечество примирялось с необходимостью грядущих культурных и социальных перемен, Александр Модестович оказался флагманом в изобретении будущих смыслов человечества.

    Но миру пришлось столкнуться с угрозой совершенно иного вида. К Земле стал приближаться инопланетный корабль, видимо, с агрессивными намерениями. Лидеры человечества, включая моего героя, собрались, чтобы найти способ защититься. Они занялись выработкой технологий, стратегий отражения агрессии. Кроме того нужно было как-то объяснить новую реальность населению. Перспективы «человечества на пенсии» стали весьма зыбкими. В условиях настолько непредвиденной угрозы снова потребовались усилия всех: и машин, и людей. Слёт во всемирном астрономическом центре длился несколько дней. Усилия всех участников были на пределе. Люди совершали подвиги гениальности. Искусственный интеллект сталкивался с задачами, которым не было никаких прецедентов. Всем пришлось преодолевать свои границы. Границы идеологий, границы интеллектуальных, моральных и физических сил. Люди ломали свои границы психики, ИИ ломал свои границы мышления.

    После напряженных дней слёта, решения приняты, стратегии выработаны. Александр отправляется обратно в свой островной рай. У него задача — как-то донести новую реальность до соратников философов. Это очень сложный момент. Как не спрятать голову в песок, не изолироваться от мировых проблем. Как интегрировать друзей философов во всеобщие усилия по отклонению космической угрозы. Но и не потерять уникальную культуру, которую они так бережно вырабатывали, не превратиться в корпоративную, университетскую или военную структуру старого времени.

    В этом мире, наполненном фантастическими технологиями, всем доступны индивидуальные устройства для полётов. Не как вертолёты или летающие автомобили, а просто как во снах — берёшь и летишь. Александр берёт баллистический курс. Он взмывает в небеса и пикирует оттуда на свой остров. Остров окружён слоями защитного поля, оберегающего остров от метеоритов, ракет. Любой быстро летящий предмет захватывается защитным полем, замедляется и плавно кладётся на поверхность. Александр пикирует на остров с высоты облаков, будучи уверенным, что защитное поле его подхватит, замедлит и плавно положит на землю. Но он вовремя замечает, что защитное поле отключено. Замедления не происходит. Он берёт на себя управление своим полётом, активирует все необходимые протоколы. Справляется с торможением, но приземляется не очень-то мягко. Виртуозно маневрируя, ему едва удаётся избежать травматичного приземления. Но всё обошлось.

    Остров встречает его тревожной атмосферой: то ли деревья стали темнее, то ли заборы стали выше и мрачнее, то ли заборы появились там, где их не было. На улицах почти никого, лишь в дали промелькивают слабо знакомые силуэты. Единственный знакомый человек — это сосед Александра. Он был специалистом по безопасности, именно он заложил в основы нового общества принципы как технологической защиты, так и культурной. Он занимался разработкой тех частей нового культурного кода, которые бы навсегда исключили необходимость какой-либо полиции. Но сейчас он ведёт себя как охранник, здоровается с Александром с отвратительной смесью официальности и подобострастия. Как будто бы не было этих лет культурного возделывания нового общества будущего. Этот сосед-охранник на вопрос «где все» отвечает Александру, что все купаются на озере. Александр совсем перестаёт понимать, что происходит. Как такое возможно, чтобы все купались на озере одновременно. В его утопическом обществе все свободны и все купаются когда захотят. В здоровом обществе ничего не может делаться всеми единогласно и одновременно. Сама формулировка «все купаются», легко брошенная соседом, звучит страшно и дико для Александра. Это начинает выглядеть как массовое помешательство, как системный сбой, как культурный коллапс и провал всего островного проекта по созданию нового общества.

    Он спешит к озеру. Действительно все жители деревни купаются в озере. Они весело резвятся. Он узнаёт их лица, но что-то не так. Они выглядят будто бы глупее. Смутное чувство странности. И почему с берега за купающимися наблюдают люди в белых халатах?

    Люди в белых халатах замечают Александра. Они ему кивают, уважительно здороваются, начинают ему рассказывать о местных новостях, о прогрессе больных. С ужасом Александр осознаёт, что невообразимым образом он теперь главный врач психиатрического пансионата. А все его сподвижники философы теперь его пациенты. На этом самом райском острове.

    Позже, сидя в своём кабинете в административном здании пансионата, Александр приходит к выводу, что квантовый суперкомпьютер искусственного интеллекта, пытаясь решить проблему инопланетной угрозы, превзошёл собственные ограничения и вырвался за пределы нашего пространства-времени. Он нашёл связь с другими версиями реальности в мультивселенной и переключил наш мир на ветку реальности, где нет инопланетной угрозы, но и культурной трансформации тоже не произошло. Он счёл это более безопасным вариантом, чем вступать в космическую войну, имея в активе человечество, взявшее курс на свободу творчества и духовные смыслы.

  • Массовое искусство

    Массовое искусство

    Человеческое общество очень многослойно. Наивно думать, что все всё понимают одинаково. Есть множество самых разных страт, уровней, ниш, кластеров. Это как ком из ниток разных цветов и материалов. Иногда один цвет впереди, иногда другой. Люди разных ниш имеют разные таланты и сильные стороны. Для прогресса попеременно нужны то одни, то другие таланты. То один тип людей лидирует и продвигает общество, то другой тип. Некоторые типы людей нужны в мирные времена, некоторые нужны в опасные моменты. Некоторые нужны большую часть времени, некоторые лишь изредка.

    Здоровое общество способно производить людей всех возможных типов. Оно также способно не исключать совсем временно не актуальных. Всему найдётся своё время и место.

    Со стороны людей вредно не понимать этой динамики. Если какая-то группировка людей начинает думать, что «мы актуальны всегда», то наступит время, когда нужно будет уступить место другим героям. И держаться за свою лидерскую позицию, сопротивляться необходимости уйти на скамейку запасных — опасно. Здоровое общество как единое целое примет такое сопротивление в штыки. Чем сильнее цепляешься за пьедестал, тем яростнее тебя спихнут, чтобы пустить вперёд тех, кто актуален в моменте.

    Но и те, кто вдруг после долгого забвения оказался востребован, могут ошибочно подумать, что «теперь мы тут навсегда главные». Нет, не навсегда. Лишь на время.

    Экстремизм — не в юридическом, а в семантическом смысле — это тяга к крайностям, к категоричности. «Эти люди лучшие и правильнее всех навсегда и иначе мыслить нельзя» — это экстремистская попытка удержать маятник в одной позиции силой. Это нарушает естественные гармонические трансформации обществе. И поэтому отторгается здоровой общественной системой.

    В этом контексте кажется невообразимой возможность создавать искусство, которое бы нравилось всем. Одним людям созвучны одни мотивы и мелодии, другим другие. В одно время дух времени требует одних смыслов, в другое время других. Как это возможно, чтобы одно произведение искусства попадало бы в созвучие сразу со всеми? Кому-то любой шедевр будет не мил. Одну и ту же картину будут то вытаскивать на обозрение, то убирать в запасники.

    В этой динамике можно искать какие-то циклы. Можно пытаться творить образы и смыслы на опережение — чтобы твоя книга оказалась бы актуальной как раз к ноябрю, когда ты её допишешь. А можно обращаться к вечным вопросам, с которыми всегда сталкивается любой человек. Но чем универсальнее вопрос, тем банальнее ответ. Про универсальные ценности всё уже спето шаманами у костра в эпоху неолита.

    Если хочется повторять снова про что-то вечное и универсально важное, то чтобы это было не скучно, нужно владеть высоким художественным мастерством. Писать про универсальные ценности нужно настолько красиво, насколько красиво небо или река. Всегда одно и тоже, но можно смотреть вечно. Если произведение обладает такой природной красотой, то его рассказ про вечные ценности будет нескучен.

    Но делать настолько естественно шедеврально мало кто может. Поэтому продукция про вечные ценности пахнет чаще всего занудством и дидактическими материалами для внеклассного чтения. Это отталкивает. Но отталкивая дидактическую скукоту, важно не зачеркнуть для себя универсальные ценности.

  • Нация в голове

    Нация в голове

    Люди, склонные к эпичным теориям национальной патетики не понимают одной вещи. Я про тех господ, которые увлечённо рассуждают о том, что делали русские или болгары или украинцы в третьем тысячелетии до нашей эры.

    Они не понимают следующего факта. Во всех исторических исследованиях мы имеем дело с разными общностями, которые пересекаются, но не эквивалентны. Вот эти общности:

    • Генетическая общность, популяция. Люди в древние века были ограничены местом обитания. Не было перекрёстного опыления, генетический материал оставался замкнут в изолированных общинах. Так формировались разные рода или породы людей. Как таксы и овчарки. В наши времена уже давно всё перемешалось, люди путешествуют, были волны переселения народов. Но если применить математическую статистику, анализ генетических данных, всё ещё можно выявить остатки тех генетически разрозненных родов, которые существовали когда-то. Границы между ними уже сильно стёрты, но не до полной гомогенности.
    • Языковая общность. Носители одного языка. Правда вопрос, что считать одним языком. Сейчас при наличии государственных границ, центрального телевиденья, официального столичного языка, можно чётко разделить, например, польский и чешский. Но раньше, да и теперь во многих местах, язык меняется плавно от деревни к деревне. Карта языков больше похожа на градиентные пятна, чем на чёткие круги. Но лингвисты как-то справляются. Сегодня концепция языка — это политический феномен. Если одна деревня вдруг получает политическую независимость, то то, что вчера считалось диалектом, вдруг переименовывают в язык. Учёные, чтобы не связываться с политическим понятием языка, придумали термин «идиом». По сути этот тот же язык, но без политики. И эти языки или идиомы эволюционируют со временем. То, что было одним языком, спустя века распадается на несколько разных как болгарский и сербский. То, что было разными языками, бывает, сливается в один: северный восточнославянский идиом слился с новгородским, — и возник русский.
    • Культурная общность. Люди, проживающие рядом, склонны иметь похожий образ жизни. У них общая экономика, общие способы ведения хозяйства, схожий рацион питания, похожая мода на одежду, посуду. Схожие дома и технологии строительства. Сказки, легенды, анекдоты, песни, ритуалы, верования.
    • В более поздние века культурная общность заменилась на религиозную. Материальная культура в условиях повышенной мобильности технологий может стать одинаковой. Архитектура и сельское хозяйство унифицировались. Все стали носить одинаковые костюмы. Но потребность иметь «своих» осталась. Эту функцию стала выполнять религия. Католики, протестанты, православные, иудеи, мусульмане, буддисты… Культурные различия сосредоточились вокруг религиозных конфессий по мере того как в светской жизни всё становилось схожим.
    • В совсем уже новое время — конец XIX, начало XX века на смену религиозной идентичности пришла национальная. Это очень новое изобретение.

    Генетический профиль человека можно определить анализом ДНК.
    Языковую принадлежность можно определить на слух.
    Культурную идентичность можно понять по образу жизни.
    Религиозную конфессию можно определить по обрядам и ритуалам, которых человек придерживается.
    А национальную идентичность объективно никак не определить. Национальности нет ни в генах, ни в языке, ни в культуре, ни в церкви. Национальность есть только в голове.

    Эти разные идентичности могут пересекаться, но они не эквивалентны друг другу. Носители похожих генов могут говорить на разных языках. Носители одного и того же языка могут вести разный образ жизни. Люди, живущие в одной и той же культуре, могут исповедовать разные религии. Приверженцы одной и той же религии могут относить себя к разным национальностям.

    И наоборот. Люди одной и той же национальности, могут исповедовать разные религии. Верующие одной конфессии могут иметь сильно разные материальные уклады жизни. Носители одной и той же культуры могут говорить на разных языках. Носители одного языка могут иметь совсем разные гены.

    История знает множество примеров, когда одна из этих идентичностей менялась, а другие оставались нетронутыми. Например, ничего не изменилось, но люди вдруг перестали считать себя болгарами, и начали считать себя македонцами. Или всё прочее осталось как раньше, но все перекрестились в другую религию. Или ничего не изменилось, но люди вдруг начали говорить на другом языке, как индийцы на английском. Или ничего не поменялось, но быстро изменилась материальная культура в результате важных изобретений. Или всё — и язык, и культура остались прежними, но миграция привела изменению генофонда. Я тут, конечно, немного упростил. Перемены одного элемента сопровождаются искажением и сдвигом в других слоях, но эти перемены и сдвиги на разных слоях не синхронны и не соразмерны друг другу.

    Становится совершенно непонятно — когда любители громких историй заявляют, что «наши» строили египетские пирамиды, — кого они подразумевают под «нашими». Генетически родственных биологических особей? Носителей языка-предка нынешнего языка автора? Носителей какой-то древней культуры, элементы которой остались и сейчас? Религии тогда были совсем другими, а национальных идентичностей не было вовсе ещё двести лет назад.

баланс бацзы бизнес боги боль вера внутреннее состояние выбор даосизм даосская практика здоровье исцеление китай китайская медицина клиенты конфликты кризис культура лао цзы лидерство медитация наставничество общество осознанность отношения перемены практики преображение прогностика рациональность религия рост свобода смысл жизни стратегия страх традиции трансформация учитель и ученик цимэнь дуньцзя чжуан цзы эволюция экономика эмоции энергия ци

Подписка
и контакты